Пляска на трупах, которая в последнее время не прекращается в Украине в связи с круглыми и некруглыми датами голода 1932–1933 годов, решает задачи, далеко выходящие за пределы чисто исторических исследований, даже тенденциозных и политизированных. Сытые и не бедствующие дяди и тети решают задачу обеспечения собственного идеологического доминирования, гегемонии в обществе, которое совсем не является сытым и богатым. И речь здесь идет не только о сторонниках президента Ющенко и националистах, которые видят в событиях 1932–1933 года «геноцид украинской нации». Не только и не столько. Голодомор становится аргументом класса капиталистов в целом, в том числе и в особенности той его части, которая не признает «геноцида».
Поясню, что я имею в виду. Допустим, вы исповедуете некую идею, которая кажется обществу крайней или экстремистской. Чтобы сделать ее воспринимаемой и «мейнстримной», проводится следующая операция. Находятся еще более крайние и экстремистские сторонники такой идеи, и на их фоне вы выглядите умеренным, нормальным и адекватным.
В истории с голодомором Ющенко и его сторонники выглядят именно такими «неадекватами», повторяющими тезисы нацистской пропаганды, американских ультраправых, украинских этнонационалистов. Их утверждение, что голод начала 1930-х годов был «геноцидом украинского народа», фактически полностью опровергнутое современными историками, в том числе западными (например, канадцем Дугласом Тоттлом и американцем Марком Таугером), на деле служит утверждению другой буржуазной идеологемы.
На фоне «отмороженного» Ющенко адекватной выглядит позиция Партии Регионов, которая не признает «геноцида» и воспринимается обществом в некоторой степени даже как защитник советского прошлого. С этих удобных идеологических позиций сопротивления «голодоморящим» проводится на деле не менее правый, буржуазный тезис: голод 1932–1933 годов был следствием преступной политики насильственной коллективизации крестьянства, проводившейся руководством СССР.
В идейном арсенале «умеренной» буржуазии пример голода 1932–1933 годов служит доказательством того, что частное хозяйство – это хорошо, коллективное – это плохо. Очень плохо – это когда частное хозяйство превращают в коллективное, в этом случае происходят некие непоправимые бедствия. Нетрудно заметить, что «национальная» карта в данном случае даже мешает «чистоте» буржуазной идеологии – сохранению частной собственности.
Российский правящий класс очень хорошо понимает важность этого тезиса для обеспечения собственного господства, поэтому видит преступление советского строя именно в ликвидации частного хозяйства и не принимает тезиса русских этнонационалистов о том, что это «безродный большевизм» во главе с «грузинским евреем» Джугашвили уничтожал русский народ.
В этих условиях те левые, которые борются лишь против тезиса о голодоморе и не защищают социалистическую коллективизацию, оказываются невольными сообщниками утверждения буржуазного дискурса в общественном сознании. Конечно, наиболее отвратительными для левых являются откровенно националистические кампании ющенковцев1, однако это справедливое отвращение не должно становиться поводом к полному идейному слиянию левых с умеренным крылом буржуазии. В особенности важной дискуссия о коллективизации оказывается сегодня, когда мировой кризис ставит миллионы людей на планете (часть из которых живет в Украине) под угрозу голода и недоедания.
Спасает ли частное хозяйство от голода?Уже в прошлом, 2007 году (заметьте, в условиях экономического роста, а не спада) в 37 странах мира наблюдались продовольственные кризисы, а 20 стран были вынуждены ввести контроль над ценами на продукты питания. Голодные бунты охватили весной этого года Гаити. В 2000-е годы – опять же годы бурного экономического роста, а не краха – в мире, по данным ООН, голодали 850 миллионов человек или 13 % населения2. 13 миллионов детей в мире ежегодно умирают от болезней, связанных с недоеданием. За этих детей, конечно, никто не поставит свечку, а Ющенко не признает их уничтожение частным капиталистическим способом производства и распределения «геноцидом». Капитализм не решает проблемы голода даже в самые радужные моменты своего роста, в ходе же текущего кризиса «желтый князь» властно заявит о себе не только в «третьем мире», но и в богатейших имперских странах.
Царская Россия была мелкокрестьянской страной, где большинство населения регулярно страдало от голода. Любые мало-мальски серьезные природные катаклизмы, в том числе периодические засухи, приводили к длительным голодовкам миллионов крестьян.
Голод случался каждые 6–12 лет. В 1891–1892 году голод поразил около 50 миллионов крестьян, затем голодные годы выпадали на 1897–1898, 1901, 1905, 1906, 1908. В 1911 году голодало около 30 миллионов крестьян. Каждый раз умирало около 1–3 миллионов человек. В урожайный 1913 год от голода погибло около 1 миллиона человек. Основной причиной голода была малая эффективность мелкого крестьянского хозяйства, а также отсутствие достаточного количества земли, значительная и лучшая часть которой оставалась в собственности помещика. Помещик продавал зерно на мировом рынке, в то время как крестьянин на своей земле не мог вырастить достаточного количества хлеба для собственного пропитания.
Голод и смерть были постоянными спутниками жизни крестьянства и не воспринимались как нечто экстраординарное. Об этом свидетельствует литература тех лет. Почему же царское правительство и режим нынешняя украинская власть не обвиняет в геноциде? Казалось бы, весьма удобно. В отличие от советского периода, когда власть заботилась о развитии украинской культуры и языка, царский режим был официально украинофобским. Но нет. Ведь реальной причиной голодоморной истерии является не русофобия, как утверждают русские патриоты, а классовая ненависть новых частных собственников к попыткам организовать жизнь общества на социалистических началах.
В начале своего правления большевики провели раздел помещичьей земли между крестьянами, удовлетворив земельный голод деревни. Тем не менее, распыленность и дробный характер хозяйства крестьян остался тем же, что и был до революции, раздробленность даже усилилась. А значит, глубинная причина голода осталась. Кроме известного голода 1921–1922 годов, голод возвращался в 1924 и 1928 году, причем затронул в особенности Украину. Почему об этих случаях голода не принято вспоминать? Да потому, что они не имели к политике большевиков ни малейшего отношения, а были чистой воды продуктом анархического развития частного товарного хозяйства на селе.
Более того, в 1928 году большевики столкнулись с той проблемой, что в условиях голода богатейшая часть крестьян утаивает излишки с целью получения большей прибыли от роста цен. На деле рынок зерна в Советской России был более узким, чем в царской России – ведь тогда большую часть товарного зерна поставляли помещики. Теперь крестьяне, получив землю в собственное пользование, сократили продажи в пользу собственного потребления. Рынок зерна в 1920-е годы не превышал 3/4 объемов рынка дореволюционного периода.
10–11 % процентов богатейших крестьянских семей продали 56 % товаров на сельскохозяйственном рынке в 1927–1928 годах. В условиях угрозы голода в 1928 году верхи села объявили «забастовку» городу, фактически под угрозой голода пытаясь заставить партию пересмотреть свою политику в деревне в пользу деревенских верхов – кулачества.
Ответом стали чрезвычайные меры по изъятию хлеба у богатых крестьян (которые, кстати, поддержали все фракции большевистской партии, включая бухаринцев) и фактическая война города с деревней. В этой войне могла победить только одна сторона – городской пролетариат или сельская буржуазия.
Классовая война на селеПеред страной стояла объективная задача, которая диктовалась не желанием большевиков, а самим ходом мировой истории. Предстояло совершить то, что в современной терминологии обозначается как модернизация, включая сюда создание собственной промышленности и тесно связанную с этим урбанизацию. Однако эта модернизация также имела два варианта – революционно-социалистический или контрреволюционно-капиталистический.
На самом деле, в ликвидации мелкого товаропроизводителя и замене его крупным нет еще ничего собственно социалистического. Даже официальная партийная пропаганда тех лет признавала, что приходится доделывать то, что капитализм не успел сделать сам. Но доделывали это уже социалистическими методами, не стихийно, через конкуренцию и разорение, а сознательно, по плану.
Для того чтобы создать промышленность, нужны рабочие руки, нужны и продукты сельского хозяйства, чтобы кормить городских работников. Соответственно, и создание крупных, технически вооруженных сельских предприятий было объективной необходимостью. Крупное механизированное производство на селе выгоднее мелкого, меньшее количество людей производят прежний объем продуктов.
Говорить сегодня о возрождении мелкого крестьянского хозяйства применительно к Украине или России — реакционный абсурд. Тем более что при всех своих издержках коллективизированное сельское хозяйство Украины работало послевоенные годы совсем неплохо (иное дело, что для того, чтобы раскрыть заложенный в нем потенциал, было необходимо множество условий, которые в советской реальности 1970-х годов отсутствовали). Но именно потому, что новые условия жизни – крупное современное производство, высокая социальная мобильность и общедоступный культурный капитал – дались нашему обществу с таким трудом и стоили таких жертв, попытки под предлогом «преодоления тоталитаризма» все это развалить равносильны повторному убийству уже погибших людей. Жертвы были огромны, но не бессмысленны. А то, что происходит сегодня, грозит свести на нет все достигнутое и действительно сделать все жертвы бессмысленными!
Да, на повестке дня стояло уничтожение крестьянства. Но, конечно, не как людей, а как класса мелких сельских производителей.
Вариантов развития в этой ситуации было только два. Либо городской пролетариат в союзе с сельской беднотой побеждает сельскую мелкую буржуазию, организует крупные коллективные предприятия на основе механизации, либо сельская буржуазия побеждает рабочее государство и организует тоже крупные, тоже механизированные, но частные предприятия, а большая часть крестьян становится их наемными работниками.
Сохранение мелкокрестьянского хозяйства 1920-х годов было попросту невозможно. Хотя бы потому, что при прежних тенденциях развития деревня вряд ли смогла бы прокормить город. Мелкое хозяйство в лучшем случае способно обеспечить продуктом самого крестьянина и его семью. Да и то далеко не всегда, как показывают хронические голодовки. Сохранение прежнего хозяйственного строя в деревне означало бы постоянную необходимость закупки зерна за границей. А это – не только гибель всех проектов индустриализации, но и фактическая зависимость от окружающих капиталистических стран, которую последние не замедлили бы использовать для ликвидации социализма и реставрации.
Оба пути – социалистическая коллективизация или создание крупных капиталистических хозяйств на селе – означали ломку векового уклада жизни и были связаны с потрясениями. Поэтому можно утверждать, что если бы не коллективизация, то засухи и неурожаи привели бы в 1930-е годы к гибели еще большего количества крестьян. Ведь «укрупнение» хозяйств происходило бы без плана, через разорение миллионов крестьян, массовую миграцию в города, где разорившиеся крестьяне пополняли бы армию люмпенов. А потому следует говорить не о том, сколько коллективизация «убила», а о том, сколько жизней она спасла.
Как известно, после 1933 года в СССР голода не было, он вернулся лишь один раз, в условиях послевоенной разрухи – в 1947 году. Больше СССР ни разу не голодал. В 1936 году, когда выдался неурожай, голода не было. Даже в тяжелые годы войны, когда сбор зерна упал значительно ниже уровня 1932 года, люди получали продовольственный минимум, и массового голода не было. Что же произошло? В чем секрет? Неужели резко изменился климат?
Нет. Секрет в том, что коммунистам удалось создать эффективно работающую систему коллективных хозяйств, полностью исключающую голод. И не только голод, но и деление крестьян на богатых и бедных, необходимость для последних наниматься на работу или просить в долг у местных богачей, жить без уверенности в завтрашнем дне и т.д.
Даже один из наиболее последовательных критиков политики СССР в 1930-е годы Лев Троцкий писал о коллективизации: «В настоящее время уже вряд ли кто-либо решится повторять либеральный вздор, будто коллективизация в целом явилась продуктом голого насилия. В борьбе с земельным утеснением в прежние исторические эпохи крестьянство то поднимало восстания против помещиков, то направляло колонизационный поток в девственные районы, то, наконец, бросалось во всякого рода секты, награждавшие мужика небесными пустотами за земельную тесноту. Теперь, после экспроприации крупных владений и предельной парцелляции земельного фонда, сочетание земельных клочков в более крупные участки стало вопросом жизни и смерти для крестьянства, для сельского хозяйства, для общества в целом»3.
Однако сама эта объективная тенденция еще требовала конкретного решения. Чтобы создать крупное хозяйство, нужен был трактор, чтобы произвести трактор, нужно было крупное хозяйство на селе, которое даст товарный хлеб, который можно продать за границу, купить машины, построить завод... Этот замкнутый круг нужно было прорвать.
Сегодня принято обвинять руководство СССР в том, что они изымали хлеб у крестьянства. Но пусть критики назовут какой-то другой источник, откуда можно было бы взять средства для индустриализации и модернизации?
Но ведь рабочее государство не только брало в долг, оно этот долг отдавало – механизацией сельского хозяйства, продвижением культуры и образования на селе, трудоустройством сельской молодежи в городе. Хлеб, который изымали у крестьян, не съедался Политбюро во главе со Сталиным, а обменивался на машины и оборудование для превращения страны из отсталой в передовую, этот хлеб поступал на столы рабочих, служащих, солдат армии. В конечном счете, это было вложение в будущее, а не «ограбление» крестьян. Ведь индустрия создавала рабочие места для крестьянских детей, обеспечивала возможность развития интеллигенции, создавала возможность механизации и электрификации села, создания сельских школ, обеспечения сельского населения – причем всех, без деления на богатых и бедных.
Конечно, нельзя оправдывать ошибки и перегибы, допущенные руководством СССР в те годы. Но не стоит забывать, что в деревне в ту эпоху шла настоящая классовая война. Причем война эта была начата и велась не партийным руководством, а богатыми слоями деревни, которые пытались повернуть политическую ситуацию в свою пользу, используя свою монополию на рынке хлеба. Угрожая городу, как тогда говорили не без пафоса, задушить его «костлявой рукой голода».
И борьба эта не закончилась объединением крестьян в колхозы. Сопротивление продолжилось и после «сплошной» коллективизации. Но сопротивлялось не абстрактное «крестьянство», а прежде всего те, кто терял контроль над деревенской жизнью. Кулаки и богатые середняки хотели вернуть свое прежнее господство в деревне. Не до конца ясно, насколько на процессы конца 1920-х – начала 1930-х годов повлиял сам саботаж крестьянства, в том числе массовый забой скота, уничтожение и утаивание урожая. Эта сторона проблемы осталась практически неисследованной, действительным «белым пятном», которое просто обязан исследовать добросовестный историк, который не хочет быть просто научным лакеем капиталистического класса. Конечно, само сопротивление распределялось неравномерно. Приведу пример: семья моего отца происходит из Владимирской области, где крестьянское хозяйство на среднерусском суглинке было малоэффективным, расслоение шло медленно; семья же матери – с черноземного Юга, где все было наоборот. Потому и рассказы бабушек и дедушек по отцу и по матери диаметрально противоположны. Владимирские рассказывают чуть ли не лубочно-пропагандистскую историю о том, как все голосовали за колхоз, никого не раскулачивали, а потом «жить стало лучше, жить стало веселее». «Черноземные» же родственники говорят и о раскулачивании и о голодовке, правда, признают, что все равно в результате коллективизации были решены многие сельские проблемы.
Итак, сопротивление, саботаж и раскулачивание, государственные репрессии были прежде всего там, где частный производитель был прибыльным, эффективным и мог биться за свой частный способ сельскохозяйственного производства. Такое было лишь в регионах Центральной и Южной Украины, Кубани, Северного Казахстана. То есть именно там, где имел место голодомор.
Именно эта сторона – сопротивление обреченного, но еще сильного частника, по всей видимости, и была важнейшей в процессах трансформации деревни в 1930-е. В подтверждение этого можно привести слова самого И.В. Сталина. Слова не из официального доклада или пропагандистской статьи, а из частного письма Михаилу Шолохову. Шолохов писал Сталину о перегибах коллективизации. Сталин отвечал:
«Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячку нашей партийно-советской работы, вскрывают то, как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите не плохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибиться в политике (Ваши письма – не беллетристика, а сплошная политика), надо обозреть, надо уметь видеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили “итальянку” (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную армию – без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), – этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели “тихую” войну с советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов... Конечно, это обстоятельство ни в какой мере не может оправдать тех безобразий, которые как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание. Но все же ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло бы показаться издали»4.
Действительно, не может быть ничего более глупого и менее историчного, чем представлять крестьян пассивным материалом, из которого власть могла лепить все, что бы ей ни захотелось. Сельский хозяйчик до последнего боролся против коллективной организации и сдался, только когда коллективное хозяйство показало свою эффективность – после 1935 года.
Оборотной стороной сопротивления верхов крестьянства является та жесткость и жестокость, с которой центральная власть пыталась проводить свою политику заготовок хлеба на селе. Катастрофа отчасти была вызвана и стремлением властей неукоснительно выполнить план по заготовкам, спущенный из Москвы, несмотря на неурожай. Если бы при ровно той же экономической политике план был бы скорректирован, никакого голода вообще бы не было, тем более, что в регионах северо-востока страны в тот же год урожай зерновых был существенно выше обычного. Другое дело, что боязнь и нежелание украинских и южнорусских властей поставить перед центром вопрос о снижении заданий по заготовкам продовольствия, само по себе, увы, не было случайностью, оно было глубоко укоренено в той системе управления. Было оно обусловлено и враждебностью «городской» власти к селу.
Дотошные исследователи утверждают, что другие формы коллективизации – сельские коммуны – могли оказаться более эффективными и более «социалистическими» формами перехода к коллективному хозяйству. Не буду спорить, но мне кажется, что это обычная историческая аберрация, когда та форма, которая была откинута историческим развитием и не успела показать свою «оборотную» сторону, кажется более привлекательной, чем та, что реализовалась на самом деле со всеми своими минусами. В любом случае, эта тема требует отдельного исследования с привлечением материалов внутрипартийных дискуссий и данных о практических попытках реализации разных моделей коллективного сельского производства.
Говорят, что коллективизация проводилась бюрократически, а надо было по-другому, демократически. Но на деле коллективизация была наименее бюрократической кампанией советской власти. Для ее проведения мобилизовали 25 тысяч простых городских рабочих, которые и занимались созданием нового строя в деревне. Они часто выступали против местных бюрократов, проводивших коллективизацию формально и административно, с применением насилия. Коллективизация вызвала небывалый энтузиазм сельской молодежи – это была их, вторая революция, в которой они были главными действующими лицами, свергая старое, утверждая новое. Бюрократизация присутствовала в системе хлебозаготовок, спускаемых сверху и учитывающих должным образом только нужды города, рабочих, служащих, военных, а не села. Понадобился кризис 1932–1933 годов, чтобы власть смогла составить достаточно гибкую и эффективную систему управления сельским хозяйством. И создана она была не без определяющего фактора революционной энергии рабочих-двадцатипятитысячников.
Говорят, что коллективизацию нужно было проводить постепенно и приступить к ней еще в начале 1920-х, что сталинское руководство затянуло ее проведение – и потому она столкнулась с такими трудностями. Эту точку зрения разделяет, например, Лев Троцкий. Это, однако, противоречит самому анализу Троцкого, данному ранее. После захвата власти – писал Троцкий еще до 1917 года – «пролетариат окажется вынужденным вносить классовую борьбу в деревню… Но… недостаточная классовая дифференциация крестьянства будет создавать препятствия внесению в крестьянство развитой классовой борьбы, на которую мог бы опереться городской пролетариат»5.
Классовая дифференциация, которая позволила найти массовую опору для политики коллективизации в самой деревне, в сельской бедноте, проявилась только к концу 1920-х. Без этой дифференциации в начале 1920-х, коллективизация была бы как раз чисто административным, бюрократическим мероприятием, которому крестьяне сопротивлялись бы со всей ожесточенностью. К тому же в начале 1920-х город не мог дать деревне трактор, а потому создание коллективных хозяйств в массовом масштабе оказалось бы экономическим провалом. История – не Невский проспект, любил повторять Ленин, к сожалению, исторические изменения не происходят так гладко, чинно и равномерно, как этого хотелось бы сторонникам прогресса.
Коллективизация в СССР смогла решить больную проблему голода, организовать производство и распределение так, чтобы никто не голодал. Капитализму это не удалось. Несмотря на то, что производство продовольствия на планете выросло в разы по сравнению с началом ХХ века, голод не исчезает. Причина – в капиталистических отношениях. И поэтому коллективизация – это не только прошлое. Для миллионов людей в «третьем мире» – это только будущее, когда они смогут жить без латифундистов, помещиков, асьендадос, баев, раджей и прочих сельских эксплуататоров. Они, несомненно, по достоинству оценят советский опыт социалистических преобразований на селе в 1920–1930-е годы, учтут его уроки и ошибки.
Задача постсоветских левых – защитить позитивное содержание коллективизации от атаки буржуазных идеологов. Это важно не только для памяти, но и для будущей мировой революции, которой придется проводить коллективизацию на гигантских территориях с огромным населением, все еще живущим в условиях мелкокрестьянского уклада хозяйства.
