Но лозунг "Свобода, равенство, братство" - это был единый лозунг, а не собрание трех отдельных, хотя, может быть, и добрых пожеланий. Не могло быть и речи о свободе вне равенства (свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого, но ведь другой в этом отношении необходимо должен быть рассмотрен и как первый, а первый как другой), а равенство невозможно в условиях отношений частной собственности, поэтому и шла речь о братстве как единственном известном на то время отношении, которое хоть в какой то мере, хоть эпизодически, вырывалось за пределы отношений товарного обмена. Возможно, что это триединство было наивным, но оно выражало если не действительную сущность восходящего этапа буржуазной революции, то сущность представлений о ее задачах в головах ее участников. Распад этого единства лозунга, попытка разложить его на части, а тем более, выбрать из этих частей одну, предав забвению остальные, означал разложение революции, ее переход в свою противоположность, в контрреволюцию.

Но в понимании контрреволюции нельзя ограничиваться только верхним, формальным слоем: мол, это противодействие революции, возврат к дореволюционному состоянию. Возврата к дореволюционному состоянию не было. Некоторые (и то не все) завоевания революции в той или иной области общественной жизни и на самом деле были уничтожены, но главный результат революции - уничтожение феодального строя и победа строя буржуазного уже не мог быть ликвидирован. Буржуазный строй развивался, невзирая на возврат старых, дореволюционных политических форм, на политическую реакцию. Контрреволюция становится формой продолжения революции. Просто плодами революции пользуются больше не те, кто ее делал, а те, против кого она делалась. Буржуазия заключает союз со своим вчерашним врагом - аристократией, против своего вчерашнего союзника - пролетариата.

Аналогичная картина - в философском осмыслении лозунгов революции, а нас интересует в первую очередь лозунг свободы. Сегодня понятие свободы мыслится буржуазными философами чрезвычайно абстрактно, вне того, что достигнуто в этом деле за последние столетия. Произошла своеобразная философская контрреволюция, которая к счастью, вряд ли в состоянии остановить действительное развитие общества.

Итак, до французской революции свобода мыслилась философами (Спиноза здесь стоит особняком, поскольку он намного опередил свое время) по преимуществу в рамках религиозной проблематики, как проблема свободы воли - грешит ли человек по собственному разумению или по воле бога. Конечно, можно и в этих хитроумных изысканиях пытаться находить глубокий смысл, но объективно - средневековое понимание (точнее - непонимание) свободы - это был шаг назад по сравнению с таковым в античности. Притом не по причине высоты античного взгляда на этот вопрос (все чего достигли в понимании свободы древние греки - это понятия "внутренней свободы", что, мол, "даже в оковах человек может быть свободным"). Но христианство отнимает у человека даже эту сомнительную свободу, превращая его в раба божьего, оставляя ему в лучшем случае выбор между добром и злом, притом, без надежного критерия различения их между собой. Уже философы эпохи Нового времени осознают недостаток такого понимания свободы. Ведь ясно, что если человек волен только выбирать, то это значит, что он изначально несвободен, поскольку выбор его предопределен наличным бытием "ассортимента" возможных вариантов с одной стороны, и собственным невежеством выбирающего - с другой.

Поэтому философы Нового времени включают разум, мысль, познание в понятие свободы. Ограниченность материалистов эпохи Нового Времени в решении вопроса о свободе была обусловлена общей ограниченностью их материализма - созерцательностью и неисторичностью. Им казалось, что возможно свободное действие изолированного индивида в условиях всеобщей несвободы. В результате такой индивид оказывался свободным только в своем собственном воображении, а свобода превращалась в недостижимый идеал.

Только Спиноза и вслед за ним Гегель преодолевают разрыв между сущностью свободы и ее существованием, указав на внутреннюю связь свободы и необходимости. Ключом к пониманию свободы оказалось признание существования независимой от человека, то есть объективной необходимости (обыденное сознание, а вслед за ним нередко и буржуазная философия, трактует необходимость субъективно, как нужду, как то, что необходимо, нужно мне или ему). Спиноза и Гегель начинают с того, что признают наличие независимой от нашей воли "слепой" необходимости. Свобода тем самым представляется ими как познание необходимости. Конечно, это - идеализм. Но это уже умный идеализм, от которого остается сделать один шаг к окончательному и ясному понятию свободы.

"Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей". Это относится как к законам внешней природы, так и к законам, управляющим телесным и духовным бытием самого человека, - два класса законов, которые мы можем отделять один от другого самое большее в нашем представлении, отнюдь не в действительности. Свобода воли означает, следовательно, не что иное, как способность принимать решения со знанием дела. Таким образом, чем свободнее суждение человека по отношению к определенному вопросу, с тем большей необходимостью будет определяться содержание этого суждения; тогда как неуверенность, имеющая в своей основе незнание и выбирающая как будто произвольно между многими различными и противоречащими друг другу возможными решениями, тем самым доказывает свою несвободу, свою подчиненность тому предмету, который она как раз и должна была бы подчинить себе. Свобода, следовательно, состоит в основанном на познании необходимостей природы (Naturnotwendigkeiten) господстве над нами самими и над внешней природой; она поэтому является продуктом исторического развития. Первые выделявшиеся из животного царства люди были во всем существенном так же несвободны, как и сами животные; но каждый шаг вперед по пути культуры был шагом к свободе."

Из этой небольшой цитаты следует необычайно много выводов, самый главный из которых состоит в том, что после Гегеля искать какое-то раз и навсегда данное определение свободы, а особенно искать свободу вне человеческой истории, в потустороннем мире, могут только люди, которые или вообще ничего не поняли в философии или желают не прояснить вопрос, а специально его запутать.

Но не менее важным выводом будет также вывод о том, только движение вперед по пути к культуре является движением к свободе. Это значит, что любой шаг назад, по пути к бескультурью - это шаг к несвободе, к рабству. Этот вывод заставляет крепко призадуматься о возможных последствиях того, что происходит в нашей стране в последние годы.

А теперь можно остановиться и на вопросе о соотношении понятий свобода и творчество. Впрочем, дело здесь наверняка будет в понятиях. Сколько раз не сочетай слово (и даже понятие) свобода со словом (понятием) творчество, от этого во рту слаще не станет. Вы вправе сколько угодно лепить ярлычок творчества ко всему, что не укладывается в рамки понимаемого, но от этого ни вы, ни те, кто вас окружает свободней не станете. Вопрос каждый раз будет упираться в то обстоятельство, достаточно ли мы познали законы внешней природы и подчинили ее своим собственным целям и в то, насколько мы познали законы своего собственного развития то есть общественные законы и подчинили самим себе свою собственную природу. Последнее обстоятельство имеет особое значение, ибо от того, насколько мы овладели законами общественного развития зависит и то, пойдет ли нам на самом деле на пользу, или, наоборот, во вред, знание и владение законами природы. Будет ли оно поставлено на службу развитию творческих способностей каждого отдельного человека и всего общества или будет и дальше служить безумному обогащению ничтожного меньшинства и все более интенсивной эксплуатации подавляющего большинства.