Тот бой мне запомнился на всю мою жизнь
Запись дословная, сделал ее со слов отца.
Нет никаких географических названий и имен
потому, что в тех условиях солдат видит только то, что в сотне метров справа и
слева, а товарищи меняются постоянно…
Отец сам не знал, где был этот бой, где-то
уже на Украине, а где… Скорее всего, где-то южнее Харькова, но уверенности нет.
Что характерно: командир пулеметного
расчета, ефрейтор в ходе боя посылает в тыл приданного ему бойца. Боец
возвращается, выполнив приказ, и при этом его не «косят» заградотряды. Вообще отец за всю службу на фронте заградотрядов
не встречал и не знал о них, хоть и дошел до Варшавы. Это так, к сведению
тех, кто по поводу заградотрядов стонет.
Наш
полк, как и вся дивизия, был «свежим», только что сформированным, полностью
укомплектованным и уже неплохо обученным. Пока мы шли во втором эшелоне за
передовыми частями, мы свыклись с голосом близкой канонады, и нас постоянно
«бросали» в атаки то на холмы, то на ручьи, то на овраги. Часто на останки
сожженных сел… В этих селах в нас разгоралась ненависть…
Это
был очередной ночной переход. Короткий бросок километров в десять. После
привала наш батальон рассредоточился в линию повзводно. Мы решили, что будет
очередная учебная атака. О непосредственном вступлении в реальный бой почти никто
из нас не думал, хоть нам и объявил об этом комвзвода, когда ставил задачу и
приказывал на сей раз зарядить оружие. Мы были молоды…
В
сумерках мы скрытно вытянулись за каким-то обгоревшим кустарником, залегли,
хоть в нас никто не стрелял, и через несколько минут побежали…
Мир
взорвался. Сразу!
Не
было никаких переходов между «до» и «после». Вот было тихо - и сразу все
взлетело вверх: наши с винтовками, камни от пуль под ногами, земля вокруг нас
от минометов, а наши ребята стали падать…
Вот
тогда и поняли, что это не учеба, а бой…
Упал
наш сержант, но мы проскочили полосу минометного огня и, вроде бы, стало легче,
но тут в нас влетели две струи пулеметных трасс, и рота залегла…
Я
от взвода отставал метров на сто двадцать - у меня был тяжелый «Максим», а мой
второй номер тащил на себе две лишние коробки с лентами и полосу минометного
обстрела не прошел. Ко мне подполз взводный с тремя бойцами, выяснил, что погиб
мой помощник, и приказал установить пулемет на бугорке слева и подавить огневые
точки противника. Этих трех бойцов оставил в моем распоряжении.
От
меня до противника было чуть больше полукилометра, нашей роте (как потом, после
боя, стало понятно- всему полку) оставалось пройти в броске метров 500-700…
Рассвело
полностью, и мы четко увидели, что противник засел за железнодорожной насыпью.
Нам бы минометную роту… Но минометов у нас не было,- то ли отстали, то ли
выполняли другую задачу, а стрелковым оружием с засевшим за насыпью противником
справиться было трудно.
Время
для нас как-то изменилось. Или только для меня застыло… Прошла целая вечность…Страшно
не было, были другие мысли: мучительно долго мы ползком перетаскивали пулемет к
бугорку, разворачивали, я прикидывал вражеские пулеметные точки… Потом стало понятно, что все решалось в
считанные минуты,- немцы даже не успели перенести толком минометный огонь (или
боялись накрыть своих?), когда я уже дал по короткой очереди по двум немецким
пулеметам и провел длинной по насыпи над головами своих…
Как
только заработал мой пулемет, рота поднялась. Я не видел, что там творится,
хоть все и были прямо передо мной, я только следил за насыпью, чтоб сразу
давить огонь немцев, и за тем, чтоб не зацепить своих: мой бугорок был не очень
высоким.
Я
не знаю, через сколько времени (это теперь понимаю, что прошло не больше минут
двух) наша рота влетела на насыпь, и мы сняли пулемет и побежали за своими.
Только теперь нашу позицию накрыли минометами. Одна мина рванула прямо в метре-двух
за одним из наших товарищей. Его отбросило к нам, но помогать ему уже было
поздно, у него не хватало половины головы, и вся правая сторона тела была
разворочена. Вторая мина упала прямо под стволом пулемета, разорвала кожух
ствола, но щиток принял все осколки, а остальные несколько мин взорвались чуть
дальше. Словом, мы серьезно ранены не были и, бросив разбитый пулемет,
подбежали к насыпи, с которой должны были перейти в атаку. По всему полю от нашего
бугорка и до насыпи лежали наши товарищи. Одного из своих бойцов я оставил
искать раненных, хоть и понимал, что не имею права этого делать…
Атаки
больше не получилось…
Почти
сразу по насыпи стали бить немецкие минометы, а окопов у нас не было, и в роте
стразу же погибло человек десять, подниматься вперед было тоже нельзя:
километра два совершенно открытой степи, простреливаемой минометами, а мы
совершенно без поддержки артиллерии.
И
тут, с той стороны немцы пошли в атаку. Они укрывались за четырьмя
бронемашинами, а в батальоне оставалось только одно противотанковое ружье…
Я
взял трофейный немецкий пулемет МГ, а одного их бойцов, с разрешения ротного,
отправил в тыл: где-то в нашей полосе наступления остались другие «максимки» с погибшими
расчетами. МГ гораздо легче и удобнее «Максима», но «Максим» надежнее: «немец»
часто давал осечки, да и патроны к нему быстро заканчивались, но перед второй
(или третьей, не знаю) немецкой атакой мой боец притащил-таки «максимку», да
еще и две коробки с патронами к нему привязал и сказал, что еще следом патроны
несут!
И
так весь день одно и то же: минометный обстрел,- мы в свеженькие неглубокие
окопчики, что только что лопатками, а у кого не было, так штыками и руками
вырыли, атака немцев,- мы на насыпь… Сколько было атак, я не знаю. Помню, что
где-то в полдень они наседали особенно сильно и долго. В «максимке» тогда даже
вода выкипела, из фляг сливали. Помню, что ничего не ели. И некогда, и не
хотелось, и довольствия не принесли. Патроны были. Как их нам целый день
доставляли, и сколько при этом полегло наших ребят - я и понятия не имею,
только потом о них подумал, когда узнал, что при доставке патронов погиб мой
земляк из Тбилиси. Я его запомнил потому, что у него была какая-то мингрельская
фамилия. А имя Ашот,- чисто армянское. Редкое сочетание в то время, да и я армянин
из Грузии…
К
вечеру немцы атаки прекратили. Мы сидели в окопчиках, ждали минометного
обстрела, но его что-то долго не было, и я попробовал уснуть. Кажется, не
получилось: я слышал, как кто-то подошел сзади и крикнул: «Не стреляй, славяне,
свои, смена пришла!» и для верности подкрепил это известие одной из всенародных
фраз, которые цитировать не принято. Было уже темно, и я рассмотрел только
фигуры троих человек в касках.
Нас
сменили!
Мы
выжили!
Мы
их не пустили!
Теперь
на позицию встала свежая часть, теперь наши подтянут пушки и танки, теперь наши
раздавят врагов!
С
таким настроением мы возвращались в тот кустарник, что остался сзади, куда нам
сказал отойти для сбора командир сменившей нас роты. И еще вдруг мучительно
захотелось есть!
Пулемет
я свой оставил и шел налегке.
За
кустарником мы развели костерок, а один солдатик, еврей из Грузии, оказался
запасливым,- он и старше нас был, и в Финскую успел повоевать,- вытащил из
мешка кусок хлеба и мы, нас у костра собралось семеро, начали пировать, но он,
этот, что с Финской, сказал: «Не могу больше терпеть, болит сильно. Пошли в
санбат, Жорка». Он был, оказывается, ранен в левую руку, а мне показал на мой
живот. Гимнастерка была вся в крови. Я нащупал маленькую дырочку в животе, и
мне стало страшно. Мне стало по-настоящему страшно. Он, тот солдат, понял и успокоил:
«Раз сам сюда пришел, то пока поживешь». Мы осмотрелись: ранены были все без
исключения. Нас за кустарником собралось 42 человека. Это все, что от полка
осталось. Из двух с половиной тысяч.
В
санбате тоже было страшно, хоть боль и не чувствовал: я вспомнил, как под
насыпью умирали раненные в живот… Под утро меня привели в какую-то другую
санчасть или фронтовой госпиталь, где меня уложили прямо на какой-то щит,
приказали задрать голову и резанули по животу. Я ничего не понял, а врач
сказал: «Повезло, осколок до кишок не дошел», и бросил мне кусочек железа, как
рваный пятачок, на память. Рану не зашивали - нечем, только приложили кусок
марли и велели держать рукой,- было много раненых.
В
санчасти я проторчал пару недель, как мне показалось, рана заживает очень
медленно. Это потом, в следующий раз я узнал, что такое «заживает медленно».
Там
же, в санчасти, увидел ротного. Тоже в живот, но глубоко. Он так в себя и не
пришел… А когда я видел или слышал его последний раз в бою, я так и не
вспомнил. Там же, в санчасти, впервые попробовал спирт: соседняя дивизия,
оказывается, помогла нам устоять, перебросила в нашу полосу несколько
подразделений,- вот к нам в санчасть и попали бойцы Гвардейской дивизии. А
гвардия уж у медиков, наверно, спирт достать смогла, и мы закрепили боевое
содружество: как говорили эти ребята, и я им помог своим пулеметом там, на
насыпи.
|